Черный охотник [авторский сборнник] - Джеймс Кервуд

«Вы моя жена», — сказал он. О! Тогда я все поняла! «Вы моя жена», — повторил он. Я хотела кричать, но не могла. А потом, потом он схватил меня. Я почувствовала, как его руки обвились вокруг меня, подобно кольцам огромной гадюки. Яд его губ был на моем лице. Я думала, что погибла, что никакая сила не может спасти меня в этот час от человека, вошедшего в мою комнату, от человека, который был моим мужем. Мне кажется, что только воспоминание о дяде Питере помогло мне найти выход. Я начала хохотать, я почти что стала ласкать его. Перемена во мне поразила его и смутила; он отпустил меня, когда я сказала, что в эти первые часы замужества мне хочется быть одной, что он должен прийти ко мне вечером, и я буду ждать его. Я улыбалась, когда говорила это, улыбалась, меж тем как готова была убить его. Он ушел — это огромное, жадное, торжествующее животное, — поверив, что ему удастся получить добровольно то, что он думал взять силой. Я осталась одна.

Я думала только об одном — бежать! Я поняла правду. Она захватила меня, переполнила меня, жгла мой мозг. Все то, чем я питала свою душу при жизни дяди Питера, вернулось ко мне. Это был не его мир, он никогда не был и моим. Это был мир чудовищ. Я не хотела в нем оставаться, видеть тех, кого знала. И в то время, как такие мысли и желания овладели мной, я в безумной лихорадке упаковывала свой саквояж. Казалось, образ дяди Питера подгонял меня и твердил, что нельзя терять ни минуты, что человек, который оставил меня сейчас, хитер и может догадаться о намерениях, скрывавшихся за моими улыбками и нежностями.

Я убежала с черного хода. Проходя по дому, я услышала в библиотеке тихий смех Шарплея; это был особенный смех, и вместе с ним я услышала голос Джона Грэйхама. Я думала только о море. Уехать куда-нибудь морем! Автомобиль довез меня до банка; я взяла там деньги и отправилась к пристани, стремясь попасть на пароход — какой угодно пароход. Я подошла к большому судну, отправлявшемуся на Аляску… А что случилось дальше, вы сами знаете, Алан Холт.

Девушка всхлипнула, закрыла лицо руками, но только на одно мгновение. Когда она опять посмотрела на Алана, в ее глазах были не слезы: они светились мягким блеском гордости и торжества.

— Я не запятнана Джоном Грэйхамом! — воскликнула она. — Не запятнана!

Алан стоял, сжимая кулаки. Он, а не девушка, чувствовал желание опустить голову, чтобы не видно было слез. А ее глаза были ясны, светлы и блестели, как звезды.

— Теперь вы меня будете презирать?

— Я люблю вас, — повторил он, не делая ни одного движения, чтобы приблизиться к ней.

— Я рада, — прошептала она. Она не смотрела на него, а устремила взор в окно, на освещенную солнцем долину.

— И Росланд был на «Номе» и, увидев вас, дал знать Грэйхаму? — сказал он, с большим трудом сдерживая желание подойти к ней.

Она утвердительно кивнула.

— Да. И поэтому я пришла к вам и, потерпев неудачу, бросилась в море. Я хотела заставить их думать, что умерла.

— Росланд был кем-то ранен.

— Да. И странным образом. Я слышала об этом в Кордове. Люди вроде Росланда часто кончают неожиданным образом.

Алан подошел к двери и открыл ее. Он глядел на гряды голубых холмов и на белые вершины гор, тянувшихся вдали. Несколько секунд спустя Мэри Стэндиш подошла и встала рядом с ним.

— Я понимаю вас, — тихо сказала она, нежно взяв его за руку. — Вы пытаетесь найти какой-нибудь выход и видите только один. Я должна отказаться от свободы и вернуться назад к тем людям, которых я ненавижу. Я тоже не вижу другого выхода. Я пришла к вам под влиянием внезапного побуждения. Я должна вернуться и выбросить из головы свои безумные мечты. Но мне больно это делать. Я предпочла бы умереть.

— А я… — начал было Алан, но сейчас же спохватился и указал на отдаленные холмы и горы. — Там мои стада. Я отправлюсь к ним и буду в отсутствии неделю или больше. Обещайте мне быть здесь, когда я вернусь.

— Да, если вы этого хотите.

— Я хочу.

Она была так близко от него, что он мог коснуться губами ее блестящих волос.

— А когда вы вернетесь, я должна буду уйти. Это будет единственный выход.

— Я тоже так думаю.

— Это будет тяжело. Возможно, в конце концов, что я трусиха. Но снова очутиться там одной…

— Вы не будете одна, — спокойно сказал Алан, продолжая смотреть на отдаленные холмы. — Если вы уйдете, я уйду с вами.

Казалось у нее на мгновение перехватило дыхание. Потом она бросилась прочь от него и остановилась в полуоткрытых дверях комнаты Ноадлюк. В ее глазах светилось счастье; то счастье, о котором он мечтал, идя рука об руку с ней по тундре, в те дни печали и полубезумия, когда он думал, что она умерла.

— Я рада, что была в хижине Элен Мак-Кормик в тот день, когда вы пришли туда, — сказала она. — Я благословляю безумие и мужество, которые привели меня к вам. Теперь я не боюсь ничего на свете… потому что… я люблю вас, Алан!

Дверь в комнату Ноадлюк закрылась за ней. Алан, шатаясь, вышел на солнце. Его сердце неистово билось, а в голове шумело. Все вокруг него завертелось. На одно мгновение он перестал сознавать окружающее.

Глава XX

Мир был затоплен солнцем; огромная тундра отливала золотом; холмы и горы напоминали сказочные замки.

Алан Холт в сопровождении Тотока и Амок Тулика отправлялся в путь, расставшись у ворот загона с Киок, Ноадлюк и Смитом. Последний был несколько огорчен тем, что ему пришлось остаться для охраны ранчо.

Великое решение созрело в сердце прозорливого маленького человека; он чувствовал трепет, почти содрогание от близости величайшей драмы, какой ему раньше никогда не приходилось встречать. Когда по прошествии нескольких минут Алан оглянулся, он увидел только Киок и Ноадлюк. «Горячка» исчез.

Холмы, находившиеся за лощиной, из которой вышла Мэри Стэндиш с охапкой цветов, вскоре скрыли от его глаз дом Соквэнны. Впереди простирался прямой путь в горы. По нему двигались Алан, Тоток и Амок Тулик, а за ними караван из семи вьючных оленей с запасами пищи для пастухов.

Алан почти не разговаривал со своими спутниками. Он знал, что его решение отправиться в горы возникло не под влиянием минутного настроения. Им руководило сознание необходимости такого поступка. Его мозг и сердце были охвачены опьяняющим безумием. Каждый шаг вперед стоил невероятного напряжения воли. Ему хотелось вернуться, что-то побуждало поддаться слабости и забыть, что Мэри Стэндиш — чужая жена. Он чуть не отдался во власть себялюбия и страсти в тот момент, когда она, стоя в дверях комнаты Ноадлюк, сказала, что любит его. Железная воля помогла ему уйти из комнаты и она же заставляла теперь продвигаться к горам. А в голосе звучали слова, объявшие пламенем все его существо.